Самолет по имени Серёжка - Страница 11

– Серёжка, давай назад, а?

– Ладно! Только доедем до угла, посмотрим, что там за улица, на которой трамвай…

Улица оказалась Кутузовская, про нее я слышал. Она была похожа на нашу, Глазунова, только с рельсами, по которым проезжали красно-желтые дребезжащие вагоны. К рынку и от рынка толпой шли люди с сумками и кошелками. Но к нам, на улицу Кровельщиков, почти никто не сворачивал. Здесь на углу была граница городского шума и тишины.

И у самой этой границы в тени бетонного забора сидела белоголовая девочка.

Она была помладше нас, лет десяти. В потрепанных тренировочных брюках, в застиранной футболке и в жилетке из мальчишечьей школьной курточки. Можно было подумать, что мальчик, если бы не жиденькие косы над погончиками.

Девочка сидела, поджав ноги, и читала книжку. А рядом, в подорожниках, стояла картонная коробка. Я еще издалека прочитал на коробке карандашные буквы: «Люди добрые, помогите. Мне и бабушке нечего есть».

Я хотя и «балконный житель», но знал, конечно, что среди нищих встречаются ребятишки. Такие уж нелегкие наступили времена… Но это была странная нищенка. Читательница! Много ли такой подадут!

Когда мы были метрах в трех, девочка глянула на нас и снова уткнулась в книгу. Но я почувствовал: не читает она, а ждет чего-то. Скорее, не милостыни, а чтобы мы поскорей проехали.

Но я не мог просто так проехать мимо. Словно в чем-то оказался виноват. И Серёжка, видимо, чувствовал то же. Притормозил кресло, руки его дрогнули на спинке.

Девочка опять бросила быстрый взгляд. Сама белобрысая, а ресницы – как мохнатые черные гусеницы. И глаза темные. Какие-то беззащитно-ощетиненные. Я отвернулся.

Серёжка со спины шепнул мне в ухо:

– У меня нет ни копейки. А у тебя?

Я задергался, зашарил в кармане на шортах. Там лежала у меня латунная денежка в пятьдесят рублей. Не для покупок, а просто так. Мама подарила ее – новенькую, блестящую. Цены в ту пору скакали бешено, и полсотни рублей были уже, как говорят, «не деньги». Но каравай или батон купить было можно. Я перегнулся через подлокотник, осторожно опустил денежку на картонное дно.

– Спасибо, – сказала девочка одними губами. У нее было треугольное маленькое лицо и пыльные тени под глазами. Я промолчал, ежась от неловкости. Не говорить же «на здоровье» или «пожалуйста». Хотел уже толкнуть колеса, раз Серёжка медлит. Но опять встретился с девочкой глазами. Она уже смотрела иначе, мягче, будто на знакомого. И вдруг спросила тихо, с пришепетыванием: – Ты почему на кресле? Ноги болят?

По-хорошему так спросила. И я ответил ей доверчиво, как Серёжке:

– Если бы болели… А то просто не двигаются.

– Плохо это… – шепнула она.

– Чего уж хорошего…

Девочка взяла из пустой коробки денежку и вдруг улыбнулась:

– Красивая. Будто золотая…

Я не знал, что сказать на это. И уехать молча было уже неловко. А Серёжка вдруг спросил озабоченно:

– Ты зачем здесь-то устроилась, за углом, на пустом месте? Тут люди почти не ходят…

Девочка перестала улыбаться:

– Зато никто не пристает. И читать не мешают…

– Но ведь и не насобираешь ничего, – настаивал Серёжка.

– Ну и пусть… Я и не хочу.

– Не хочешь, а сидишь…

– Бабушка заставляет. Ей пенсию третий месяц не платят, вот она и говорит: «Иди, добывай на прокорм, пускай люди видят, до чего нас нынешняя власть довела…» Я сперва бутылки собирала на стадионе и на пляже, но там мальчишки прогоняют и отбирают, у них все места между собой поделены. И у нищих рядом с рынком тоже. А здесь можно…

Серёжка тихо дышал у меня за спиной. Девочка вертела в пальцах монетку. Чтобы не молчать, я спросил:

– А что читаешь?

Она повернула ко мне растрепанную обложку. Это была книжка английской писательницы Энид Блайтон «Великолепная пятерка на острове сокровищ». Я ее читал. А Серёжка, видимо, нет.

– Интересно? – спросил он.

– Да… Только я ее уже третий раз читаю, потому что других нету… Я ее на три бутылки из-под пива у одного пацана выменяла…

– У этой книжки есть продолжение, – сказал я. – Даже два. Хочешь, мы принесем?

– Правда? – У девочки подскочили светлые бровки, глаза под мохнатыми ресницами заискрились. Они были теперь как янтарные бусины.

Я оживился:

– Конечно, принесем! Можем завтра!.. Серёжка, можем?

– Само собой. Все равно ведь пойдем гулять.

Счастье опять накрыло меня, как пушистым одеялом. Оттого, что Серёжка так меня понимает и что завтра снова мы будем вместе. А девочка смотрела и обрадовано, и с недоверием.

– Завтра в это же время, – подвел итог Серёжка. – Жди на этом самом месте.

– Я весь день… буду ждать…

– Ну, пока… – И Серёжка лихо развернул мое кресло. И покатил. Я даже не успел ничего сказать. Только метров через двадцать упрекнул его:

– Ну ты рванул с места. Даже не спросили, как ее зовут.

– Ох, верно… Подожди! – Он оставил меня и застучал по доскам кроссовками. Я, вывернув шею, смотрел из-за спинки, как он подбегает к девочке. Подбежал, постоял рядом несколько секунд и опять примчался ко мне.

– Ее зовут… Странное какое-то имя. Вроде как Сойка…

– Может быть, Зойка?

– Может быть… Но Сойка лучше. Есть такая лесная птица.

И я согласился, что Сойка лучше…

Квартала два мы двигались обратно по улице Кровельщиков, и я думал, что Серёжка везет меня домой. Вон уже сколько времени гуляем, умаялся он со мной на пустырях и в буераках. Но Серёжка свернул в тесный проулок. Вернее, в проход, где только заборы по сторонам да репейники, да травянистая дорожка. Спицы зашуршали в мелкой ромашке и клевере. Проход был извилистый.