Самолет по имени Серёжка - Страница 3

А я разве не учился? Пятый класс закончил без единой троечки! Учителя из соседней школы раз в месяц принимали у меня зачеты: и по русскому, и по математике, и по всяким другим предметам. Даже по музыке. Потому что у нас дома было пианино и я вполне освоил нотную грамоту и научился бренчать разные мелодии. Плохо только, что педалями пользоваться не мог…

Учиться было совсем не трудно. Случалось, что месячное задание я делал за три-четыре дня.

Но все равно мама снова и снова, при каждом удобном (и неудобном) случае, начинала беседы об интернате. В глубине души я давно уже догадывался, почему она это делает.

Мама у меня молодая и красивая. И вдруг ей такое наказание – сын-калека! Я слышал однажды мамин разговор с подругой тетей Элей. С балкона слышал. Они думали, что дверь на балкон закрыта, а там просто была задернута штора.

– Брось, Элечка, – говорила мама. – Кто меня возьмет с таким приданым…

«Элечка» в ответ неразборчиво молола языком. Мама опять сказала:

– Нет уж, такая судьба. Этот крест мне суждено нести до конца дней. Я одного боюсь: если со мной что случится, как он будет один-то? Совсем не приспособленный к жизни.

Но разве с мамой может что-то случиться? Нет, я об этом даже самым краешком мозга думать боялся.

И разве я такое уж скверное «приданое»? Почему «совсем не приспособленный к жизни»?

Я же дома все делал сам. И прибирался, и суп умел сварить, и даже знал, как стирать в машине «Малютка». И электрический утюг чинить меня дядя Юра научил…

И я вовсе не считал, что моя жизнь совсем плохая. У нас дома полным полно замечательных книг, и телевизор, и проигрыватель с пластинками. И всяких конструкторов у меня куча…

И не бойся, мама, не буду я твоим «крестом». Вот вырасту, выучусь на географа или корреспондента, заведу машину – и в дальнюю дорогу!

Однажды накопились во мне обиды, и я в упор все это высказал маме. Она тоже не выдержала и много мне наговорила в ответ. Что я эгоист, что до взрослости мне еще тянуть и тянуть, и что никакой путешественник и журналист из меня не выйдет, если все детство проведу в своей комнате и на балконе.

– И получится из тебя балконный житель! Потому что с этого балкона ты не вылезаешь!

Ну и что же? Да, я любил наш балкон. Он был для меня будто капитанский мостик.

Наша пятиэтажная хрущевка стоит на краю панельного квартала, на взгорке. За сараями и гаражами видны старые березы, тополя и голубятня. И старинная колокольня.

Но самое интересное – наш двор. Он большой, зеленый, есть где играть и в мяч, и в пряталки, и в разные другие игры. Ребята почти каждый день играли, особенно летом. И я всех их знал, и они меня знали, и все относились ко мне по-хорошему. Случалось, мы перебрасывались мячиком: они мне на балкон, я – обратно. А иногда мальчишки выносили на двор меня и кресло, катали по соседним улицам, брали с собой на берег ближнего пруда.

А еще меня назначали судьей в волейбольных встречах. Судить никто не любил, все хотели играть, а я – всегда пожалуйста. А бывало, что на широком крыльце соседнего деревянного дома мы играли в шахматы, в лото и в подкидного дурака, хотя бабка Тася и бабка Шура на ближней скамейке ворчали:

– Ишшо чё надумали! От горшка два вершка, а уже в карточные игры… И хворого мальчонку с пути сбивают.

Однажды я участвовал в стрелковых соревнованиях. Все ребята понаделали себе луки и мне тоже дали черемуховую палку, чтобы я смастерил оружие. И я смастерил. И стрелы сделал с наконечниками из жести и с перьями. Мы стреляли с двадцати шагов по разноцветным картонным мишеням, прибитым к забору. И я занял третье место. И получил приз – большую спелую грушу.

Ну, может, главный судья, девятиклассник Владик Ромашкин, когда считал очки, малость поколдовал над ними, чтобы у меня получилось третье место (я уж потом догадался). Но четвертое-то было точно! Из двенадцати…

Изредка ребята приходили ко мне домой. Пластинки слушали, играли моей железной дорогой, болтали о том о сем. И я в это время совсем не чувствовал себя не таким, как они…

А еще ребята любили, когда я пускал с балкона бумажных голубей.

Точнее говоря, это были не совсем голуби. Я научился делать из бумаги птичек, похожих на летающие блюдца. Совсем круглые, только со складкой посередине и с треугольным клювиком. Они здорово летали, плавными широкими кругами. Иногда ветер подымал их на высоту и уносил со двора.

Ребята толпой гонялись за каждым голубком – кто первый схватит! Потом, чтобы не было свалки, я стал заранее говорить, какого голубка кому посылаю.

Дело в том, что каждого голубка я разрисовывал фломастерами. На одном рисовал всякие узоры, на другом – кораблики среди моря, на третьем – сказочные города, на четвертом – цветы и бабочек. И всякие космические картинки. И еще много всего. Ребятам это нравилось.

А потом оказалось, что не только ребятам. В нашем доме живет Анна Платоновна, заведующая клубом при домоуправлении. Она выпросила у ребят моих голубков, штук тридцать, и устроила в клубе выставку под названием «Фантазии Ромы Смородкина». Про эту выставку даже в городской газете заметку напечатали. Там было сказано, что «у юного художника удивительное чувство цвета и очень своеобразное понимание перспективы, словно он пытается расширить привычное трехмерное пространство». А я ничего не пытался! Просто так рисовал…

Мама была рада, что я прославился. А я не очень. Потому что в газете написали и то, что я «прикован к инвалидному креслу». А причем тут рисунки? И мне после этого расхотелось пускать с балкона голубков. Я сделал последнего и – сам не знаю почему – нарисовал вечернее небо, оранжевое солнце на горизонте и дорогу, по которой идут рядом двое мальчишек.