Самолет по имени Серёжка - Страница 33

Гуляли мы с Серёжкой до пяти часов (в этот час обязательно звонила мама: тут уж будь дома как штык). Маму я уверял, что живу дисциплинированно и по распорядку. Да, гуляю с Серёжкой, но в меру. Что ты, мама, никаких приключений!

А Серёжка между тем за два приема научил меня плавать. За городом, на Платовском озере был малолюдный пляж, и там Серёжка затаскивал меня в прогретую жарким солнцем воду:

– Не бойся, работай руками. Ноги при плавании не обязательны, главное – не выдыхай до конца воздух…

Я тихонько вопил от восторга. И… плыл.

Несколько раз я был у Серёжки дома. Видел отца и тетку. Тетка – деловитая, молчаливая, но, по-моему, не сердитая. А отец – тоже неразговорчивый, тихий и как будто виноватый – все время возился с какой-нибудь домашней работой. Со мной ни о чем не говорил, только неловко улыбался…

По ночам улетали мы на Туманные луга или на поле, где стояли каменные идолы и чудовища. Это была древняя степь какого-то исчезнувшего народа. Самое настоящее Безлюдное пространство. Я любил подолгу ходить среди травы и камней. Просто ходить. Это была такая радость…

А через неделю наша с Серёжкой счастливая жизнь нарушилась. Ночью у тети Нади схватило живот, она промаялась до утра, а когда я поднялся, не выдержала:

– Ох, Ромушка, беда-то какая… «Скорую» надо, а то помру. Наверно, аппендицит.

Делать нечего, я набрал на телефоне «03». Там, конечно, сперва: «Мальчик, не хулигань, знаем мы эти шуточки». Потом все-таки спросили наш номер, перезвонили и через час приехали. Тетя Надя еле шевелила губами:

– Ромушка, скажи маме, чтобы приезжала, а то как ты тут один-то…

Но я к тому времени был не один, уже появился Серёжка. Часа через два он умело дозвонился до больницы, узнал, что у Надежды Михайловны Соминой не аппендицит, а воспаление кишечника и что сейчас ей лучше, опасности нет, но полежать придется недели две.

– Полетел мамин отпуск, – вздохнул я.

– Ромка, а почему полетел? Разве мы одни не проживем? Я могу совсем перебраться к тебе.

Это была мысль! Но…

– Ох, а мама потом все равно узнает…

– Но это же потом! Она увидит, что все в порядке, и не рассердится. Разве что для вида…

«В самом деле, – подумал я. – Даже обрадуется, что я такой самостоятельный!»

Но самостоятельный был, конечно, не я, а Серёжка. Я только и делал, что слушался его. Мы ездили на рынок и в магазин, готовили завтраки и обеды, мыли посуду, каждый день вытирали пыль в комнатах. И успевали побывать в больнице – отвезти для тети Нади передачу с фруктовым соком (остальное было запрещено). Заглядывали и к Сойке.

Серёжка оказался гораздо строже тети Нади, все время находил какое-нибудь домашнее дело, и времени для приключений у нас почти не оставалось. Это днем. А к вечеру мы так выматывались, что летать уже не хотелось. Ляжем в моей комнате (я – на тахте, Серёжка – на раскладушке), поболтаем немного – и в сон…

Маме я голосом примерного мальчика сообщал каждый раз, что все у нас «в самом замечательном порядке, отдыхай спокойно».

– А где Надежда Михайловна?

– Ушла сдавать молочную посуду.

– Почему она обязательно уходит, когда я звоню? То в магазин, то к себе домой, то еще куда-то…

– Ну… у нее такой распорядок. Тоже режим дня.

На четвертый день мама не выдержала:

– Вот что, голубчик! Ты, наверно, что-то натворил, и Надежда Михайловна уходит нарочно, чтобы не выдавать тебя. Я ее знаю: и врать не хочет, и тебя жалеет.

– Да ничего я не натворил! Честное слово!

– Попроси ее завтра в пять часов быть дома обязательно.

Вот и все! Куда денешься? Можно протянуть еще сутки, но это будет сплошная маята, ожидание маминого негодования.

– Что ты там сопишь в трубку? А?.. Ро-ман…

– Мам… я уж лучше сразу признаюсь…

И признался.

Ох что было! И какой я бессовестный обманщик, и от интерната мне теперь не отвертеться никакими способами, и не будет мне прощения до конца жизни, и…

– Ну, мама! Ну, я же хотел, чтобы ты отдыхала спокойно!

– Я совершенно спокойна! Потому что сию минуту иду на станцию и утром буду дома!

– Господи, да зачем? Мы с Серёжкой тут управляемся совершенно отлично! И еду готовим, и деньги экономим, и…

– Передай своему Серёжке, что вздрючка вам будет одинаковая! По первому разряду!

Я передал тут же: Серёжка стоял рядом.

– Подумаешь, – вздохнул он. – Мамина вздрючка не страшная…

Он словно забыл, что мама-то – не его. Или не забыл, но все равно… Вспомнил, как был когда-то Лопушком?

– Мама, не надо приезжать!.. Ну, позвони тете Эле, пусть она с Ванюшкой у нас поживет!

– Тетя Эля на даче! У нее-то есть полная возможность отдыхать по-человечески!

Мама велела нам запереться, никому не открывать, не высовываться из квартиры и ждать ее возвращения. «И уж тогда я поговорю с тобой как полагается!» Запищали короткие гудки.

– Вот так… – Я поник, будто приговоренный преступник.

– Обойдется, – отозвался Серёжка. Не очень, правда, уверенно. – Я вызову огонь на себя…

– У мамы хватит огня на двоих.

– Лишь бы не сказала, чтобы я больше здесь не появлялся…

– За что?! – взвился я. – За то, что ты со мной нянчился?!

Он ответил еле слышно:

– Не нянчился, а дружил.

– Если она что-нибудь… я тогда… куда-нибудь… Вместе с тобой! В самое дальнее пространство, навсегда!

– От мамы-то? – грустно усмехнулся Серёжка.

Мы с полчаса сидели молчаливые и подавленные. И вдруг опять затрезвонил телефон.

– Здравствуйте, Рома! Это вас беспокоит Евгений Львович. Мне только что звонила ваша мама и обрисовала, так сказать, ситуацию… Она в большом расстройстве…