Самолет по имени Серёжка - Страница 41


К оглавлению

41

– Рома, смотри, я купила тебе костюм для школы. Примерь…

Я примерил… Здорово! Это был мой первый настоящий костюм. Раньше-то я в холодное время носил или спортивные штаны и фуфайки, или пижаму… Теперь я вроде бы как первоклассник! Первый раз в настоящую школу! Как там будет? Наверно, чудесно!..

Как там было на самом деле – это особый разговор. А в те дни я жил с ощущением праздника: все в новинку, все радует!

Лишь одного я побаивался: вдруг мама спросит, куда девался самолетик. Что я скажу? Как объясню?

Но мама про самолетик – ни словечка. То ли забыла о нем, то ли понимала, что не надо пока этого касаться.

К тому же была у нее своя забота. Немалая.

– Рома… Вот краски, заграничные. Смотри, какой великолепный набор. Только…

– Что?

– Не знаю, как ты отнесешься. Их просил передать тебе Евгений Львович… Он очень сожалеет обо всем случившемся и признает, что вел себя глупо, по-ребячьи… Вся эта нелепая история с сережками…

Я вмиг набычился:

– Разве только в сережках дело?

– Я понимаю… Но то свидание, ночью… Он говорит, что это была «дикая случайность»…

– И ты веришь!

– И я верю, – беспомощно сказала мама.

И мне даже глаза обожгло от жалости к ней.

– Ма-а… ну, чего ты? Ну в конце-то концов, он же твой… друг, а не мой. Ты и решай.

– А ты… не будешь смотреть на него волком?

Я пересилил себя:

– Волком не буду… раз ты его простила.

Мама сказала одними губами:

– Если любишь, как не простить…

Я молчал. Что тут скажешь-то?

– Рома, а краски? Ты возьмешь?

– Ладно уж. Ради тебя… Только знаешь что?

– Что, Ромик?

– С Серёжкой ему лучше все-таки пока не встречаться.



Серёжка теперь часто приходил к нам домой. Днем. По ночам стали мы летать гораздо реже. Видимо, утомились, хотя и не признавались в этом друг другу. Зато мы в эти дни уходили на любимые места: на заброшенную заводскую территорию, в переулки неподалеку от Потаповского рынка и на берег заболоченного Мельничного пруда.

Иногда одни, иногда с Сойкой.

Сойкина бабушка получила добавку к пенсии и расщедрилась: купила внучке костюм «чунга-чанга». Майка и штаны – все в картинках с пальмами, обезьянами, туземными лодками и крокодилами. Сойка зачем-то коротко остригла волосы (сама!) и теперь была похожа на белобрысого тощего пацана. В платьице с рисунком из листьев и с длинными волосами она мне нравилась гораздо больше, но я ничего не сказал.

Сойка полюбила бродить с нами по заводским пустырям. К концу лета сорняки разрослись там, как лес. Даже лебеда вымахала по пояс. У нее были крупные листья с серебристой изнанкой. Эта изнанка оставляла на загорелых ногах алюминиевую пыльцу. А с лицевой стороны листья лебеды начинали краснеть.


Сойка сказала однажды:

– Смотрите, лебединые листья уже как осенью.

Во мне будто отдалось: «Лебединые листья… лебединая песня лета…» Но пока было еще очень тепло. Август стоял тихий, безоблачный. Покой лежал на Безлюдных пространствах. Они чего-то терпеливо ждали, но знали: это случится не скоро.

– Мама и папа обещали осенью забрать меня к себе, – шепотом сообщила Сойка. – А теперь пишут, что денег нет на билеты…

Я подумал, что это, может быть, и хорошо. Грустно было бы расставаться с Сойкой. Серёжка тут же глянул на меня. В его глазах читалось: «Тебе-то грустно, а ей здесь каково? Ты подумал?»

Ох, я по-прежнему был эгоист.

…Однажды мы оказались на заводской территории без Сойки, вдвоем. Бродили, болтали обо всем понемногу.

Серёжка вдруг сказал:

– Видишь, я был прав.

– Ты о чем это?

– Когда говорил, что будем встречаться реже…

– Неправда!

– Но ведь так получается. Ночью уже почти не летаем…

– Мы будем! Опять!

– Но уже не так часто. И мы тут не виноваты. Просто нельзя все время жить одними и теми же радостями.

Так по-взрослому у него получилось: «одними и теми же радостями».

И снова пришла ко мне тоска. Как тогда, в больнице. Но уже не такая беспомощная.

– Если тебе надоело… если хочешь уйти, так и скажи.

– Да не хочу я. Но понимаешь, появляются другие дела. Может, еще кого-то надо будет спасть. И мне, и тебе. Не только друг друга…

«Не вертись, не придумывай, – хотел ответить я. – Осточертел я тебе, вот и все…» Но только выдавил:

– Из меня-то… какой спасатель?

– У тебя тоже есть цель. Чтобы помочь…

– Кому?

– А Сойка?

– А причем тут я? – Это вышло у меня совсем похоронно. – Ты умеешь спасать и помогать в тыщу раз лучше.

– Но она-то… она для себя придумывала не меня, а тебя.

Как ни грустно мне было, но я все же попытался дотянуться – чтобы кулаком по шее. Серёжка засмеялся. Отскочил.

– Врешь ты все, – уныло сказал я. – Без тебя ничего хорошего не будет. Ни у меня, ни у Сойки, ни вообще…

– Почему?

– Потому что… – Я хотел взорваться, крикнуть: «Потому что я без тебя не смогу, сдохну от горя! Потому что лишь при тебе я способен на что-то хорошее!» Но осекся. Не решился. Пробормотал, глядя на свои измочаленные кроссовки:

– Потому что ты – самолет…

– Подумаешь! Ты тоже будешь самолетом!

Он шел впереди, говорил, не оглядываясь. А теперь обернулся. Я замер. Он тоже. Затем шагнул ко мне, положил на плечи ладони. Он не улыбался, но глаза его были удивительно ласковые. Наверно, такие бывают у любимых братьев (хотя я не знаю точно, ведь я рос один).

– Ромка, пора. Это не трудно, если захочешь. Я научу…

Прыжок

41