Самолет по имени Серёжка - Страница 23

Мама сказала, что это пустяки и что она очень довольна, что у Ромы появился такой замечательный товарищ, и так далее… Напоила нас чаем и отпустила гулять до обеда.

– Мама, до трех часов! Мы ведь поздно позавтракали!

– Ну, хорошо, хорошо… – Ее по-прежнему занимали какие-то свои заботы. Уж не сделал ли Евгений Львович ей очередное решительное предложение?

Мама помогла нам спуститься, хотя Серёжка убеждал, что справится сам.

На улице он спросил:

– Куда двинемся?

– К Сойке, конечно! Я же книжку взял для нее…

– А чего ты надутый?

– А чего ты такой наглаженный! На Безлюдные пространства в этом наряде не сунешься.

– Да, если брюки извожу, тетя Настя со свету сживет…

– Вот видишь!

– Но не мог же я перед твоей мамой появится оборванцем!

– Не оборванцем, а нормальным человеком…

– Ничего! Сегодня погуляем среди цивилизации. А потом… у нас еще знаешь сколько всего впереди!

И я сразу растаял.

Сойка ждала нас не на прежнем месте, а напротив, через улицу. Там был скверик с двумя скамейками. На одной и сидела Сойка. С книжкой. Встала навстречу нам, заулыбалась. Потупилась.

Она была нынче не в мальчишечьей пыльной одежде, а почти такая, как в моем сне. Только рисунок на красном платьице был не из бабочек, а из белых листьев. И заплаты, конечно, не оказалось. И сандалетки – потрепанные, коричневые, на босу ногу.

Серёжка сказал в упор, без смущения:

– Какая ты сегодня красивая. – Вроде бы и шутя, но и по правде.

Она шевельнула ресницами-гусеницами. Решилась почти на такой же ответ:

– А ты… тоже…

Я вздохнул с дурашливой ревностью (ох, совсем ли с дурашливой?):

– Лишь мне похвастаться нечем.

А Сойка… знаете, что она тогда выдала? Тихонько, но безбоязненно:

– А тебе и не надо хвастаться. Ты всегда красивый.

У меня уши – будто вмиг сварились.

– Вот не дам больше книжек, будешь знать, как глупости говорить!

Серёжка поглядел на меня хитро. И вдруг:

– Сойка, пошли с нами гулять! Ты ведь сегодня… выходная?

Она сделалась как-то прямее. Взрослее даже.

– Я теперь всегда выходная. Бабушке отдала все деньги и сказала, что больше не буду… это. Никогда. Иначе пускай она покупает мне на эти деньги билет. До Дорожкина!

– Не хватит на билет-то, – заметил Серёжка.

– Я знаю… но она не догадалась. Сделалась будто слабая совсем. И говорит: «Дитя мое, ты права. Я не должна…» Ой, как это?.. А! «Я не должна взваливать свою трагическую жизнь на детские плечи…» – И в глазах у Сойки то ли смех заблестел, то ли слезинки.

– Сразу видно, в театре работала, – хмуро сказал я.

Сойка потеребила платьице и полушепотом призналась:

– Вообще-то мне ее жалко…

– Понятное дело, – рассудил Серёжка. – А нам тебя жалко, когда ты так… Ладно, пошли!

Мы славно погуляли в то утро! У Серёжки нашлась бумажка в двести рублей, мы купили брикет пломбира. Поделили на три части. Мы добрались до Центральной площади, над которой висел изукрашенный рекламами воздушный шар. На площади был праздник «День самодеятельного творчества». Зрители, жалеючи меня, «колясочника», пропустили нас в первый ряд. Там на эстраде выступали клоуны (животики надорвешь), потом плясали мальчишки в матросской форме. Здорово плясали. Хорошо им на здоровых ногах.

Желающих подымали на высоту на воздушном шаре. Но у нас, разумеется, денег на билеты не было. Да и как оставишь без присмотра кресло?

– А хорошо бы, – прошептал Серёжка. – Забраться в корзину втроем и по веревке ножиком – чик… И полетели…

«В Безлюдные пространства, – подумал я. – Или в облачные края, как на самолете во сне…»

– До Дорожкина, – вдруг шепотом сказала Сойка.

От Центральной площади мы выбрались на Калиновский бульвар, потом пересекли Тургеневский сад. Позади сада тянулась кривая улочка Садовая. Она привела нас к речке Ольховке. (Я здесь никогда не был, только слышал про эту речку.)

Ольховка текла среди кустов и косых подмытых заборов. Мы оказались на мостике из гулкого решетчатого железа. Никого здесь, кроме нас, не было. Я подвинул кресло боком к перилам.

Речка была мелкая, мутная вода с бурлением обтекала брошенные в нее автомобильные шины и торчащие бревна. Она пахла всякими отходами. Но все же было хорошо здесь, в спокойном таком месте, глядеть на быстрое течение.

– Смотрите, как затонувший корабль, – сказала Сойка.

Почти у самого моста из воды торчал угол железного ржавого ящика. Словно острый пароходный нос.

– Похоже, – согласился Серёжка. И вдруг спросил: – Сойка, а ты помнишь ту песню? Ну, где про брашпиль…

Она не удивилась.

– Мотив помню. А слова не все…

– Спой, а? Ну, хоть немножко…

– Ой…

– Да чего там «ой», – от души поддержал я Серёжку. – Интересно же, что за песня такая.

– Я стесняюсь, – шепотом призналась Сойка.

Серёжка сказал тоном старшего брата:

– Вот смешная. Никого же кругом нет. А мы – свои.

Сойка постеснялась еще с полминуты, потом отвернулась к воде и запела тихонько, тонко и чисто.

Видимо, она вспомнила песню полностью, потому что пела долго. Мне, конечно, целиком песня не запомнилась. Но некоторые слова врезались в память сразу:

Это сбудется, сбудется, сбудется,

Потому что дорога не кончена.

Кто-то мчится затихшей улицей.

Кто-то бьется в дверь заколоченную…

А потом еще. Самое главное:

Сказка стала сильнее слез,

И теперь ничего не страшно мне: